Четыре февральских дня я колесил по Сиккиму, горному королевству, лишь в середине семидесятых ставшему частью Индии, одним из её штатов. С одной стороны от Сиккима Бутан, с другой — Непал; самая большая граница у бывшего королевства — с Китаем (по прямой от Гангтока, сиккимскрй столицы, до Лхасы, столицы Тибета, километров пятьсот, но гугл утверждает, что ехать из одного города в другой надо шесть дней, это если без остановок, по дороге в семь тысяч километров длиною, через несколько стран, такая вот политическая география); с четвертной стороны Сикким граничит с Западной Бенгалией, ближайший город которой — Дарджилинг — дал название самому известному индийскому чаю. Дарджилинг, кстати, тоже когда-то был частью Сиккима, но король, тогда ещё вполне самостоятельный, отдал его британцам в обмен на несколько ремингтонов.
Судя по всему, сделка была взаимовыгодной, англичане, которым понравился горный климат, могли оттяпать все королевство, а так — забрали только кусок. Да и винтовки хорошими были. И, кстати, если б не забрали, не было в Дарджилинге дарджилинга, чайные кусты появились на местных склонах как раз благодаря колонизаторам. Как и дороги, которые, кажется, с тех пор не особо ремонтировались. Четыре дня я колесил по этим дорогам — щербатым, размытым муссонными дождями, часто слишком узким для двух автомобилей. Мы взбиралось на перевалы, серпантинам спускались в долины, и за все эти дни я ни разу не увидел ни одной горной вершины. В Дарджилинге, откуда я приехал, было ясно и солнечно, склоны с чайными садами можно было разглядывать часами, легкая дымка не мешала, а лишь добавляла картине романтического флеру, а по ту сторону моста, отделяющего Бенгалию от Сиккима, будто выбило пробки — прямо за рекой начался густой туман, в котором не то, что горных пиков не было видно, в котором другие автомобили и край дороги было сложно разглядеть.
Езда по серпантинам в упавших на землю облаках — то ещё удовольствие, особенно, когда надо разъезжаться с другими машинами, однако же, любая дорога заканчивалась ночлегом в гостиницах, построенных лет сто, а то и более, назад, а потому не испорченных цивилизацией. Колониальный шик, роскошный табльдот, тибетские ковры и тиковая мебель, виски (в Сиккиме, очень кстати, минимальная доза, в отличие от остальной Индии, не тридцать, а шестьдесят миллилитров, к тому же, акциз тут до-смешного небольшой, в общем — May zdorovie!), вкрадчивый сервис, чистое бельё. Что ещё надо? Ах да, в номерах всегда есть электрические чайники и запас воды, а чаю я купил ещё в Дарджилинге.
Поднимались мы выше и выше, туман становился все гуще, в каждом следующем монастыре было интереснее, но куда холоднее, чем в предыдущем; содержимое фляжки (всегда берите в Индию фляжку!), впрочем, помогало перенести и высоту, и холод, и отсутствие видов. Кашемировые носки тоже были мне подмогой: в храмах надо было снимать обувь.
В предпоследний день мы доехали до Пеллинга, одной из прежних столиц Сиккима, прогулялись по горной тропе, заехали в монастырь Пемаянгце (самый невероятный из всех), после чего я был оставлен в очередном колониальном отеле. Шторы в номере были задернуты, но за окном же все равно был густой туман, можно было и не распахивать.
В баре пела Билли Холидей, жареные кешью были безупречны, виски с содовой — тоже. На старых выцветших черно-белых фотографиях, развешанных по стенам, проявлялись из пыльного небытия тени прошлого — монархи, монахи, англичане-администраторы, офицеры, жены, дети, бонны и гувернеры; их лошади, их британские автомобили, их собаки, их слуги, их странные наряды. На одной из картинок я нашел Тенцинга Норгея, того самого шерпу, который вместе с сэром Хиллари в 1953 году первым поднялся на Джомолунгму. Тенцинг большую часть жизни провел в Дарджилинге (там и умер), мировая слава сделала его входим во все местные королевские дома. В Бутан он возил первую туристическую группу, в Сиккиме, тогда ещё королевском, — представлял путешествующих американцев местному монарху.
Утром я был разбужен наглым лучом солнца. Наглый луч и интуиция подсказали, что туман рассеялся.
Выбравшись из-под одеял, я распахнул шторы и, наконец-то, увидел её — Канченджангу, местную Гору, третий восьмитысячник (8586 метров) мира. Во весь, так сказать, экран. Просветление длилось недолго: через четверть часа сеанс закончился, облака снова упали на землю, Гору выключили. Это как в римской церкви: засовываешь евро в прорезь, свет включается, выхватывая Караваджо из тьмы на минуту-другую, потом лампочка вырубается и всё возвращается к прежнему состоянию. Где Караваджо? Нет его, там же, где и Канчанджанга, — в тумане.
Четыре дня я колесил по горам Сиккима, чтобы на пятнадцать минут увидеть её. И, кстати, четверти часа было вполне достаточно.
